Виктор Иванович Павлов (творческий псевдоним «Виктор Виктор»). Родился в городе Тула, детство и отрочество прошли в городе Орле и Орловской области. Виктор Иванович член Московской городской организации «Союза писателей России», один из авторов антологии «Русские стихи 1950–2000 годов». Его стихи опубликованы в Международном поэтическом интернет-альманахе «45-я параллель» https://45parallel.net/viktor_pavlov/#biography. Первое моё стихотворение входит в книгу «Повилика жизни» — «У памятника броненосцу „Русалка“». Я написал его в 26 лет. В процессе моего творческого роста оно несколько раз редактировалось: У памятника броненосцу Русалка Здесь, где столкнулись на балтийском берегу волна гранитная с волною на бегу; здесь, где как память, как печать страны стоит высокий розовый нездешних мест гранит... где эпитафия неброская в размеренных стихах навеки выбита в простых словах... Читаю надписи, и кажется: трагический гранит для жатвы новой (наших дней) открыт. 1986, Таллин-Мценск И: Что такое поэзия в понимании Виктора Павлова? Можно ли научиться ремеслу поэта? В.П.: Отвечу цитатой из своего стихотворения «Сено слов»: «И что такое поэзия? Не иначе как собранная и высушенная трава мыслей и чувств, сдобренная голосом поэта». Что такое ремесло поэта? Поэт не ремесленник. Можно научиться работе литератора, можно научиться писать стихи, можно научиться писать. Поэт, конечно, обучается в процессе жизни, но он уже изначально поэт. И: Т.е. поэт рождается поэтом? Как понять, что родился поэт? В.П.: Да, это именно так. И в этом мнении я не одинок. Поэта должны увидеть другие поэты. Он сам должен знать, что он поэт. Из этих двух составляющих и рождается творческий путь. И: Виктор, назовите книги, людей, события, которые повлияли на творческий путь Павлова-поэта. В.П.: И люди, и книги, и события — влияло всё, что было в моей жизни. Но это отдельный большой разговор. Если говорить о значении для меня встреч с известными авторами, поэтами, то проще открыть сайт Проза.ру и посмотреть раздел «Биографическое». https://proza.ru/avtor/vikarx Правда, часть биографических статей находятся еще в черновиках и там не опубликованы. Литературной студией в г. Орле, которую я посещал, руководил Виктор Петрович Дронников — настоящий русский поэт. Моим мастером в Литературном институте был поэт Владимир Дмитриевич Цыбин. И: Чем отличается современная поэзия от поэзии прошлых лет? Существует ли преемственность поколений? В.П.: Иосиф Бродский в одном из интервью говорил об инфляции поэзии в начале прошлого века. Сейчас новый виток инфляции. У людей появилась более широкая возможность выражать свои мысли и чувства, используя литературные приёмы прошлого, в том числе и в стихосложении. А приёмы поэзии изменились. Они стали сложнее и, как во все времена, область поэзии доступна только поэтам. Поэзия прошлого ничем не отличается от современной поэзии, если не считать технического исполнения текста. Поэзия остается поэзией. Преемственность безусловно существует. И: Поэзия, как душа, вечна? В.П.: Да. И: Что Вы чувствуете, когда стих написан, и поставлена точка: радость, прилив сил или, напротив, опустошение? В.П.: Когда написано стихотворение... Я особо ни о чем не думаю. Я просто внимательно просматриваю текст. Размышляю, например, о том, как я смог реализовать свои идеи, насколько удачно использовал вдохновение. Даже если потом произведение окажется слабым или недостаточно стихо-творением, в этот момент не важно. И: Сегодня поэтический бум: тысячи людей пишут стихи. С чем это связано, и как Вы, Виктор, к этому относитесь? Считаете положительным явлением, или это какой-то сплошной рифмотворимый шабаш? В.П.: Поэтов не может быть много. Здесь я согласен с Бродским. Одна эпоха — один поэт. Это об основном носителе поэзии — о том, кому удалось наиболее ёмко отразить время. А так — во все времена (и сегодня тоже) обязательно есть какое-то количество поэтов и поэтических школ... И: Вы говорите, что согласны с Бродским, и в каждой эпохе рождается один поэт. Кто же этот «один поэт» в XX веке? Родился ли такой уже в XXI? В.П.: в XXI веке я пока не вижу «одного поэта» в России. Возможно, это от пестроты событий и сложности жизни. А в XX веке последний большой поэт, писавший по-русски, — Иосиф Бродский. Думаю, это сложно оспорить. Чуть позже был Борис Рыжий. Все остальные пока в процессе творчества. И: Традиционный вопрос: Ваши любимые авторы, любимые стихи. Какие свои сочинения Вы определяете как наиболее удачные. В.П.: У меня много любимых авторов в мировой литературе и поэзии. С большим интересом я наблюдаю и за поэтами нашего времени, за их судьбами, стихами… Свои стихи я люблю все. Даже те, которые не состоялись. А лучшие мои стихи проще увидеть и определить читателям. И: Виктор, что Вы можете пожелать начинающим поэтам? В.П.: Вновь пришедшим в литературный процесс я могу пожелать реально смотреть на ситуацию, на свои достижения. Если долго не получается, нет прогресса, — возможно, это не ваш путь. А, может быть, нужно попробовать себя в другом жанре, попробовать вообще в чём-то другом. Просто жить и много учиться, стараться жить достойно. Это, правда, не всегда получается… И: Расскажите о творческих планах. В.П.: Творческих планов у меня определённых нет. Когда получается что-то более или менее удачно, меня это радует. Помимо прямого написания текста есть подготовительная работа и просто жизнь. Я не о черновиках. Хотя без них тоже нельзя. И: Конкурсная жизнь — не Ваше? В.П.: Конкурсы мне интересны только тогда, когда важно узнать о себе больше по прямым отзывам или по косвенным признакам. И это должны быть серьезные конкурсы. И: У Вас уже была своя «болдинская осень» или она впереди, как Вы думаете? В.П.: Вопрос несерьезный, думаю. У меня ещё, возможно, и весны «болдинской» не было). Уважаемый Виктор, спасибо за беседу! Думаю, литкультовцам, незнакомым с Вашим творчеством, будет интересно соприкоснуться с ним. Уважаемые литкультовцы, если у кого-то есть вопросы к нашему гостю, пожалуйста, задавайте. Дуб Его ветви, прочные и узловатые, возвышаются, поддерживая небо. А внизу, рядом с корнями дерева, давно поселились чёрные муравьи, блестящие и прочные, как сталь. Они ползают вверх и вниз по дубу. У некоторых есть крылья, и они похожи на колючих чёрных ангелов. Там, над кроной, возможно, тоже есть тропа, ведущая прямо в небо. Этот дуб виден издалека. Он один стоит высоко и прочно на взгорке – такой, что только часть ствола можно охватить раскинутыми руками, – затмевает идущие вверх по склону аллеи лип, вязов, кусты орешника. Царит над лощиной и болотом в чьих-то копытцах, деревьями ольхи, подлеском из бузины, кустами шиповника, ветвями тонкой черёмухи. Красноватый отблеск коры деревьев, простые разветвлённые кроны иногда, кажется, издалека, еле уловимой схожестью напоминают дуб. Возможно, что там, среди копытц и следов, подлеска, прочной травы, среди мелкой воды болот притаился вход в древний мир подземелья – Дантовы места, которые охраняют стрекозы, оводы, серые лягушки... Тебя уже нет Тебя уже давно здесь нет. Да, да!.. А я смотрюсь в чужие города, заросшие травой худые огороды, в худую жизнь и веры недород. Душа молчит. Возможно, умерла, взглянув на то, что пепел и зола. Но я живу, как прежде, не таясь: поглядывая в мир и в лужицы глядясь. С Богом Коренная и пристяжная – «Москва» и «Санкт-Петербург», сколько я наездил за свою жизнь? Сколько вы меня возите?! То из Орла, то из Вологды, то ещё откуда. И как меня не возить?! Вожжи-то и кнут у меня на пол-России, и сам-то я – кустодиевский мужик. И всё гоню и гоню эту пару. И она несёт меня, только пыль до костей пробирает. Упрямится, храпит, пытается вырваться, сбросить... А я им: «Ну что, родные?! Ничего, доедем!.. Кто же ещё, кроме вас?» И трясутся по российским дорогам всюду вместе со мной и Кремль с церквами и домами, и Петропавловская крепость; и Пётр Первый с Юрием Долгоруким, и Васильевский остров с Китай-городом... Вместе с правителями и полицией, войсками, народом, духовенством; Охотным рядом и Смольным домом; тюрьмами и опричнинами... И вот опять в путь... Ну что, милые?! С Богом! По столбовой дороге... Офелия Моя Офелия была совсем другая: простушкой деревенскою была. И, по холмам крутым легко взбегая, меня к себе манила и звала. Любила – кофты, юбки, сарафаны; была – проста, светла, тиха, нежна... А за холмами сохранял обманы мир перламутра, камня и стекла. И там Офелию как речка унесла... Ещё Ещё не выставили меня в хорошем свете. Ещё «на мне топорщится пиджак». Ещё и взрослые, и дети кричат мне вслед: – Идёт – дурак! Идёт дурак и сумасшедший! – Сегодня он, наверно, пил! Вы посмотрите, жалкий малый! Идёт, как будто из последних сил. А я иду... смеюсь. Чуть ковыляю. Мои пиджак и курточка приличные вполне. Пусть сумасшедший я, дурак!.. И ножкой сильно ножку бью, и припадаю... Но припадаю всё ещё пока к своей родной земле! Рубаха Рубаха. Простая обычная мужская рубаха, однажды соединив нас, связывает до сих пор, хотя мы уже давно живём каждый своей жизнью. А началось всё это так. Заехав однажды в далёкие дали, я повстречал девушку, которая скоро стала моей женой. Но прежде, чем это случилось, у нас случились совершенно романтические отношения. И она, перед тем как меня отпустить домой в мои дали, попросила на память мою рубаху. И я оставил. Потом уже вернулся за ней и за рубахой через полстраны. И через какое-то короткое время мы поженились. Прожили вместе несколько счастливых лет. У нас родился ребёнок. А потом случилась обычная для таких историй катастрофа. И я не смог её удержать. Но рубаха, которая на тот момент уже стала невидимой, связывает нас до сих пор. И мы, то один, то другой, дёргаем её за рукава и хотим снова подтянуть ближе к себе свою вторую половину. Это иногда бывают недалёкие расстояния, в пределах одного города, бывают более дальние дистанции, на полстраны. Иногда до какой-то степени это у нас получается, и мы можем почти накрыться одной рубахой вдвоём, прижавшись друг к другу, но иногда она трещит и рвётся и только разделяет нас. Но она, рубаха, никуда со временем не девается…
