"Рукописи не горят", или Наше творчество. Проза.

На Форуме давно существует прекрасная тема стихотворений наших форумчан. Так почему не быть и темы с прозой? Если какая-нибудь история выбрала именно вас, чтобы появиться на свет, - вам сюда!

И я очень прошу тех, кто в свое время принимал участие в Литературных Конкурсах на "старом" ФПК, опубликовать ваши рассказы и здесь - до сих пор жалею, что столько интересного так и пропало в глубинах Интернета...



Что же касается формата темы, то желательно, чтобы рассказ занимал не более двух (в самом крайнем случае - трех) идущих подряд постов - для многотомных сочинений мы потом что-нибудь обязательно придумаем! ​

 

Сказка на ночь.
​

- Бабушка Ядвига, расскажи сказку! – Ванечка, пятилетний улыбчивый малыш с трогательными ямочками на щеках и ясными серыми глазами поудобнее устроился в кроватке, - ну пожа-а-алуйста!

Сказки Ванечка обожал и готов был слушать их бесконечно. Особенно ему нравились истории с продолжением, ну или чтобы любимые герои, благополучно выпутавшись из одной сказочной переделки, тут же счастливо попадали в другую, не менее интересную. Сказки «из книжки», таким образом, подходили не всегда, а у бабушки Ядвиги всегда была наготове новая история.

Строго говоря, никакая она Ванечке была не бабушка, а просто соседка, но это неважно. Важным было только то, что и она сама, и ее сказки пришлись как нельзя кстати – родители Ванечки были слишком заняты своей работой, и то и дело просили добрую соседку присмотреть за мальчиком.

Так вот и стала Ядвига Станиславовна – пожилая, но вполне бодрая дама – няней Ванечки. А потом как-то незаметно Ванечка начал звать ее уже не няней, а бабушкой. И стало даже как будто так и надо – бабушка Ядвига. Пусть не каждый вечер проводили они вместе, но множество разных сказок приходили с ней в дом: про сметливых крестьян и глупых великанов, про печальных русалок и озорных домовят, про отважных героев и ужасных и злых чудищ…

Так, но что же рассказать Ванечке сегодня? Со сказками-то проблем не было, но на сегодняшний вечер у Ядвиги были свои планы – ее давние друзья, с которыми она не виделась много-много лет, наконец-то смогли собраться вместе, и встречу эту она ну никак не могла пропустить. Но и Ванечку оставлять не годилось; как назло, его папа уехал в командировку, а у мамы на работе был какой-то очень важный «проект», который необходимо было доделать во что бы то ни стало именно сегодня, и невозможно сказать, сколько времени на это потребуется.

Что ж, ладно, подумала Ядвига, взглянув на часы. Время у меня еще есть, а там видно будет. Ласково улыбнулась Ванечке и начала первую сказку – про водяного, который превратился в коня, чтобы заманить мужика в глубокое озеро, да сам к нему в слуги попал – и Ванечка с восторгом изображал, как, по его мнению, скакал этот конь-водяной, пытаясь сбросить железную узду. Потом рассказала про то, как домовой с кошкой в полночь танцевал, а мыши над ними смеялись. И про серого волка рассказала, что помогал Ивану-царевичу найти воду мертвую и воду живую…

- Бабушка Ядвига, а сейчас домовые бывают? – голосок у Ванечки уже был сонный, но любопытство пока еще брало верх. – А где он живет – под кроватью?
- Ну что ты. Зачем ему жить под кроватью, - Ядвига даже чуть обиделась, - у него давно уже отдельная квартира. И работа есть, между прочим – в котельной он, сторожем. Раньше-то, конечно, проще было – в каждом доме свой домовой, и почет ему от семьи, и угощение, а сейчас времена другие. Вот и леший тоже при деле – лесником устроился. А водяной – знаешь, кем работает? – Ванечка сонно помотал головой. – Куда ж ему было еще податься, кроме как на лодочную станцию? Так и живет при речке, приглядывает за ней по старой памяти…

Она замолчала, увидев, что мальчик уже спит, подложив под щечку ладошку. Посмотрела на часы – отлично, времени вполне хватит, даже еще и получится по дороге зайти в магазин за тортиком – не с пустыми же руками в гости являться. Но сначала надо позаботиться о Ванечке – не дело оставлять ребенка одного. Надо попросить Василия, пусть присмотрит.

Ядвига бесшумно вышла из квартиры. Василий встретил ее у порога, как будто уже и сам догадался, что без него не обойдется. Поймал ее взгляд и мягко скользнул в сонную темноту квартиры. Ядвига прошла за ним – еще раз глянуть на Ванечку и убедиться, что все в порядке. Все было хорошо: Ванечка спал, тихонько улыбаясь своим снам, а Василий уютным калачиком свернулся рядом, в кресле. Вот и славно: теперь за Ванечку можно не беспокоиться, Василий – хороший сторож. Коты вообще хорошие сторожа, а у Василия в предках сам Кот Баюн был – страшный, прямо скажем, зверь, если рассердить или побеспокоить без дела. Да и сам Василий спуску не даст. А уж сон дурной отогнать от ребенка – и вовсе не труд…

Ну, вроде и все, теперь можно спокойно уходить. Скоро и встреча. Вот ведь как хорошо все получилось! Когда еще все вместе соберутся – один из своего леса не вылезает, другой реку оставить боится – браконьеров, говорит, развелось, топить не успеваю. Только Петрович всегда на месте – сидит в своей котельной, горя не знает. Правда, дальняя родственница его еще в гости обещалась, из деревни. Дамочка неприятная, бестолковая, только и умеет, что детей пугать, перья у кур выдирать да рукоделие путать – кикимора, что с нее взять – ну да все ж своя… Повидаемся, поговорим… А ближе к лету, пожалуй, надо и свой дом, что в густом лесу за речкой Смородинкой, проведать. Посмотреть, как там ее гуси-лебеди, не покинули ли родные берега, и так ли, как прежде, сильны их крылья – смогут ли покатать Ванечку, а то ведь и невдомек этим горе-родителям, что ведь ребенку-то свежий воздух нужен…

 

А отзывы оставлять тоже здесь? )))

Какая прелесть! Поначалу показалось, что сюжет будет строиться вокруг семейной драмы, макаренка, то да сё ))), а тут такой неожиданный и очень милый поворот!

Ну, Ядвига, это понятно, Баба Яга )). Ванечка - конечно же, Иван Царевич. А Василий - Кот Баюн? ))

Такое светлое послевкусие после этой истории. Как после хорошего мультика. Спасибо, Loki ).

 

Да, я думаю, что здесь.

Ну, скорее, это "братец Иванушка", но только без сестрицы Аленушки. Не стала ее упоминать, чтобы не ломать интригу.
Но мне кажется, что с такой бабушкой стать царевичем - вообще не проблема!

Да ну, зачем нам драмы, да еще семейные... Но, в общем-то, ма-а-а-аленькая такая идея здесь все-таки есть (надеюсь) - на уровне очень легкого "намека" - "урока" гипотетическим "добрым молодцам": ты уверен, что с твоим ребенком все в порядке - в то время, когда тебя нет с ним рядом? знаешь ли, с кем твой ребенок, и кто ему рассказывает сказки?

 

Кукла.

Это случилось, когда мне было лет одиннадцать. В том возрасте меня часто отправляли на выходные к бабушке. Микрорайон, где жила бабушка, был образцом социалистической застройки: утопающие в зелени аккуратные пятиэтажные дома, детские спортивные площадки, хоккейная коробка, деревянная сцена летнего кинотеатра, столики и скамейки для отдыха. И дети. Много детей. Разновозрастные и оголтелые, они были повсюду и как-то сами собой организовывались в группы по интересам.

В круг моего общения входило девять-десять растущих организмов разнополого и разновозрастного калибра. Самому младшему, Васе, было шесть лет. Вася жил в соседнем подъезде, не выговаривал половину алфавита, а из той, что выговаривал, складывал только матерные слова. Мамы у Васи не было. Зато у Васи был брат Рудик, который к своим 17-ти годам уже успел осчастливить своим визитом детскую исправительную колонию, и папа, нелюдимый шофер КАМАЗа. По совокупности этих причин Васю жалели и боялись одновременно. Задирой Вася был жутким и дрался так бесстрашно и наотмашь, что с ним не связывались даже старшие по возрасту пацаны. В общем, в нашей компании Вася был телохранителем.

Эта история случилась летом. И девочек почему-то было больше. Точнее, были одни девочки. Не было даже Васи, который во всех остальных случаях имел место быть всегда.

В чисто женском коллективе активные игры прикладного значения «кто лучше спрячется в помойке» или «играем в доктора», не представляли особого интереса, посему затеялась у нас с девочками незатейливо-бытовая игра "дочки-матери".

Из всего множества (множество – это четыре), была у меня кукла, из разряда серийных пластиковых угрёбищ, с желтыми спутанными волосами и западающим левым глазом. Эта кукла досталась мне от какой-то далекой родственницы и «жила» у бабушки. Эту куклу я и вынесла «погулять». Ибо не жалко и все равно больше неча.

Обычно мы гуляли в своем дворе, но в этот раз нас потянуло на прогулку в соседний квартал. И вот, идем мы с девочками, типа, «молодые мамаши», в количестве, приближенном к шести, со своими детьми-куклами, и натыкаемся на сидящую в тени деревьев девочку. Девочка эта сидела одна, за столиком, где обычно мужики резались в домино. Сейчас мне даже кажется, что она читала (возможно, это просто отголоски подсознания, чтоб больнее было). И подружки начинают мне шептать: «Гляди. Это Нонка. Она странная, с ней ваще никто не водится». «Не водится», какой емкий глагол. Возвратная частица «ся», повисшая сзади, сплетницей на ухо выносит приговор, что за Нонкой никто не идет, даже если она кого-то и пытается вести за собой.

Увидев Нонку, мы решили, что пора устроить привал. Демонстративно сели за столик рядом с ней и стали раскладывать своих пластиковых «детей», пеленать, кормить и воспитывать; а потом приступили к их активному выгулу и наказаниям. Нонка - как-то само собой это получилось - стала играть с нами. Ей без обсуждения была отведена роль «чужой тетки» и «злобной воспиталки». В общем, ей было поручено физически ущемлять наших пластиковых «потомков», после чего мы их, в свою очередь, сюсюкающее жалели и лелеяли.

Дорогой друг, у тебя, надеюсь, никогда не было советской пластиковой куклы, поэтому ты вовсе не обязан знать, что руки-ноги внутри этой пластиковой игрушки крепились одной единственной резинкой.

Случилось, что в тот исторический момент, когда Нонка «воспитывала» именно мою куклу, резинка внутри порвалась. Резинка лопнула от ветхости, я понимала это наверняка, потому что много раз, сама, играя этой куклой, ожидала летального момента. Я знала, что Нонка не виновата. Просто кукла была очень старая.

Осыпавшиеся на траву куклины ручки-ножки повергли мир во МХАТовскую паузу. Немая сцена продолжалась несколько секунд. Потом девчонки, дружно и хаотично - как птицы - махая руками и, тыча в сторону Нонки своими пальчиками, наперебой закричали: «Она сломала Олькину кукл, она сломала Олькину куууклу!».

Сумбур продолжался несколько минут, перемежаемый стрелами укоризненных взглядов и сериями демонстративного пренебрежительного фырчания. Потом все затихли и я поняла, что драматургия пьесы требует развития - все ждут моей реакции. Почувствовав, что все рампы мира в этот момент направлены только на меня, я выпрямилась, отрешенно вздохнула, повернулась к Нонке и голосом Пилата вынесла вердикт: «Ты…сломала... мою... куклу!». Тут девчонки забегали еще быстрей: «Пусть платит! Пусть новую покупает!» И, уже обращаясь к Нонке, закричали: «Иди, неси ей деньги за куклу!». Помню, как, придав лицу отрешенности, соответствующей трагизму момента, я сипло спросила в пространство, сколько стоит новая кукла. В ответ кто-то из будущих рачительных хозяек ответил: «сейчас кукла стоит 3 руб.50 коп.»

А дальше началось что-то невообразимое, то, что совсем не входило в сценарий моей экспромтной короткометражки. Девчонки схватили под руки Нонку и меня и, как под конвоем, потащили к Нонкиному дому. Помню, я даже сделала попытку вырваться, но вырваться из цепких когтей справедливости, которую ты сам, как Франкенштейн, и породил, оказывается, совсем не просто. Я помню, как мы вошли в гулкий подъезд, как я держала в руке остов куклы - этого мутанта без ручек-ножек, с прической «вшивый домик» на желтой голове и западающим левым глазом; помню, что то ли руки куклины, то ли ноги я отдала нести одной из девчонок, потому что мне неудобно было тащить в руках всю эту расчлененку: не собранные вместе, конечности куклы беспрестанно выскальзывали и падали, сопровождаемые громким подъездным эхо.

В моем, вернувшемся из кинематографического небытия, сознании, мир трещал по швам: я явственно отдавала себе отчет в том, что Нонка не виновата, что все это несправедливо и мерзко, и самым мерзким звеном в этой цепочке являюсь я. Я! Но что-то неведомое, обезволивающее, животное - влекло меня вперед.

Когда мы подошли к Нонкиной квартире, подружки подтолкнули меня в спину, позвонили в дверь и, сказав «Давай!», ссыпались с лестницы на два пролета, чтобы оттуда следить за развитием кукольной драмы.

После звонка дверь стала неторопливо открываться, и Нонка повернулась ко мне. В тот момент я понимала, что этим взглядом мне дается шанс передумать. Я это отчетливо понимала и оттого… не передумала. Теперь это уже был эксперимент по определению пределов собственной низости.

Дверь открыла невысокая пожилая женщина, Нонкина бабушка. Резко отодвинув Нонку, я сунула пластиковую расчлененку в руки женщины со словами : «Вот. Цена 4-50». Видимо, для того, чтобы увеличить цену продажи собственной души, я надбавила еще рубль.

Ноннка тихо заплакала. Её бабушка, явно занервничав, но, стараясь не показать виду, обратилась ко мне с вопросом: «Как тебя зовут, славная девочка?». Я вспыхнула щеками, быстро проглотила предательски подкатывающие рыдания и вызывающе громко ответила, почти прокричала: «Ольга!». «Хорошее у тебя имя. Как у княгини.» - сказала бабушка и попросила подождать минутку, нежно увлекая плачущую Нонку в квартиру.

Я не буду передавать ощущения, которые я испытывала, стоя у двери и ожидая развязки. Через несколько минут дверь открылась и в подъезд вышла грустная Нонкина бабушка. В одну руку она аккуратно положила мне зеленую трешку, желтый рубль и полтинник, а во вторую вручила пакет с конфетами в золотой обертке - из разряда тех, что в далекое социалистическое время выдавались только по большим праздникам. Со словами: «Ольга, ты уж прости Ноночку, пожалуйста», она попрощалась, и, грустно улыбнувшись, медленно закрыла дверь…

И тут внутри меня пружина разжалась. Конфеты я рассыпала там же, зацепившись пакетом за перилла. Я летела с лестницы, вниз, мимо невидимых подружек, я чуть не захлебнулась. 4 рубля 50 копеек в зажатом кулаке стучали ужасом в сердце и бежали со мною вместе… куда глаза глядят.

 

Спасибо, Оля, за прекрасный, тонкий и пронзительный рассказ! Я бы взяла на себя наглость смелость "изобрести" новый жанр - рассказ воспитания, по аналогии с романом воспитания. Но ведь так и происходит воспитание души и взросление - через понимание своих поступков, через честность перед самим собой. Через осознание того, как легко, заигравшись, причинить боль...

И еще, как мне кажется, этот рассказ о том, что в любых моральных битвах побеждает не самый сильный - и даже не самый умный. Побеждает - добрый...

 

В тексте присутствуют ссылки (видео на YouTube) - для того, чтобы лучше представить, что звучит в той или иной момент. Я выбрала именно эту, старенькую и скромную постановку любимой оперы, потому что это первая (и долгое время остававшаяся единственной!) трактовка образа этого героя, с которой я безусловно согласна.​

Оправдание Дона Жуана.​

Автобус с шипением захлопнул двери, недовольно зафырчал, извергая клубы синеватого тающего дыма и, тяжело покачиваясь на разбитой дороге, вскоре пропал из виду за поворотом. Антон задумчиво проводил его взглядом. Вступительная часть мероприятия, обозначенного Димкой как «Увеселительное путешествие двух молодых джентльменов в отдаленные поместья для отдыха на природе», благополучно завершилась. Теперь им предстоял «приятный и удивительный» путь через лес к некоему домику, который и был, собственно, конечной целью путешествия. Конечно же, захватывающего и незабываемого. У него все путешествия захватывающие. Или незабываемые. Такой уж вот человек Димка, подумал Антон, и всегда такой был, с детства – все-то ему интересно и удивительно… Он подхватил свои сумки и зашагал вслед за другом по неширокой, но хорошо утоптанной тропе вглубь леса.

После трех часов тряски в душном автобусе пешая прогулка по лесу действительно была и приятна, и удивительна, и Антону пока нравилось все – и свежий, пахнущий хвоей воздух, и высоченные, до самого неба вытянувшиеся стволы могучих сосен, и мягко пружинящая под ногами, нагретая жарким солнцем тропка. Но через некоторое время не слишком привыкший ходить пешком Антон начал немного уставать и чуточку завидовать неутомимому Димке. Тот бодро вышагивал впереди, и походка его была так же легка, как в начале пути. Антон вздохнул про себя и прибавил шагу, вдохновляясь мыслью о том, что все дороги имеют свойство заканчиваться, и эта определенно не будет исключением. А уж там и заветный домик… Димка рассказывал, что дом в припадке мизантропии был куплен хорошим его приятелем для единения с природой и отдыха от суеты дней. Понятное дело, что период отвращения к цивилизации длился недолго, и он, с печалью констатировав свою безнадежную испорченность благами и достижениями технического прогресса, вернулся к людям. А поразмыслив некоторое время, привел дом в относительно цивилизованное состояние, и теперь успешно сдает его тем, кто хочет отдохнуть от мирской суеты. Друзьям, понятное дело, бесплатно. Грех не воспользоваться, убедительно сказал Димка, и вопрос о том, где и как провести неожиданно возникшую неделю отпуска, был решен.

И вот теперь два «молодых джентльмена» бодро шагают по лесной тропинке, и это уже совсем другие люди – не какие-то там городские неженки, а отчаянные путешественники, которым и лес нипочем, и дорога – в радость!.. и… ох!

- Ох, - сказал Антон, споткнувшись о корень, - Долго еще?

- Да нет, не очень. Тебе там понравится, вот увидишь, - Димке надоело молчать, он сбавил ход и пошел рядом с Антоном, - молоко, хлеб и все такое можно будет покупать в деревне, тут недалеко, и река рядом, и лес… гамак во дворе повесим, будешь там валяться и грезить, ты же это любишь. А еще там можно топить печку… э-э-э… ты ведь умеешь ее топить, да?

И чего-то еще он рассказывал – весело, с чувством, заодно успевая и восхититься открывшимся видом на реку, и заметить живописную сосну с причудливо обнаженными корнями – надо будет вернуться и зарисовать, красота же! Услышал кукушку и немедленно озадачил ее подсчетом грядущих лет, тут же беспечно забыв об этом – Антон представил, как кукушка удивленно смотрит вслед легкомысленному вопрошателю, но, подчиняясь неумолимым законам своей природы, послушно накуковывает лет сто, после чего удаляется лечить натруженное горло… Рассказал об этом Димке, и Димка, изобразив скорбное раскаяние, пообещал больше не поступать так с кукушками…

…Через некоторое время Антон с удивлением обнаружил, что все его сумки странным образом потяжелели вдвое и все время так и норовят больно стукнуть по боку или предательски поддать под коленки. Да и дышать стало тяжелее; воздух как будто сгустился и стал плотным и душным, футболка противно липла к телу, и уже не хотелось ни говорить, ни смотреть по сторонам.

- Похоже, будет гроза, - посерьезневший Димка указал на восток, где небо, еще совсем недавно ясное и чистое, начинало мутиться темнеющей синевой. – Давай-ка поднажмем, уже близко совсем.

Антону тут же представилось, как он, под проливным дождем и завываниями ветра волочет уже совсем неподъемные сумки, то и дело оскальзываясь на размокшей тропе, ужаснулся видению и поднажал. И в самом деле, не прошло и десяти минут, как тропка, попетляв напоследок между соснами, вывела их из леса и устремилась прочь, вниз по холму, к реке. Дом, обнесенный высоким крепким забором, был тут как тут; с трех сторон его окружал светлый сосновый лес, а прямо перед воротами открывался замечательный вид на далекие просторы. Река, переливаясь на солнце, плавно изгибалась в зеленых лугах, а далеко-далеко, чуть ли ни у самого горизонта, тонкой свечкой белела колокольня сельской церкви. Хорошо, очень хорошо, подумал Антон и вошел во двор – из-за забора была видна только крыша, крытая уютной красной черепицей, да яблоня, склонившаяся под тяжестью плодов, даже на вид сладких и сочных. Сам домишко был небольшой, с крыльцом, густо оплетенным мохнатым плющом. Это было красиво и немного напоминало картинку из детской книжки со сказками.

Тем временем погожий летний вечер стремительно портился. Ветер стих совершенно, в жарком воздухе дрожало тусклое марево. Восточный край неба уже налился темнотой, солнечный свет стал резким, а река, еще недавно сияющая, теряла свой блеск и становилась похожа на тусклый свинец. Антону показалось, что он уже слышит гром – глухой недовольный рокот небесного чудовища, приближающегося неотвратимо и равнодушно. Небо на глазах теряло яркую лазоревую синь, чернильная тяжелая муть затопила уже полнеба, и все вокруг замерло и затаилось. Белая свеча колокольни виднелась теперь смутно, растаяв в тяжелой фиолетовой туче, словно мороженое в чашке кофе.

- Ужасная гроза будет, Антошка, - Димка с интересом посмотрел на небо, - вот здорово, да?

У Димки были свои представления о том, что такое «здорово», и Антон к этому уже давно привык.

Небо окончательно заволокло тучами, сразу стало темно и холодно. Налетел резкий порыв ветра, принеся запах речной воды и смолистых сосен, хлестнул леденящим дыханием. Димка поежился и пошел в дом. Первые, тяжелые капли дождя защелкали по листьям плюща, вьющегося по веранде, гулко застучали по крыше. Глухо гремел гром, тонкие изломанные стрелы молний метались в темно-сумрачной синеве туч.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы обустроиться в доме. Пока Антон распаковывал вещи, Димка успел сделать многое: обследовать дом и расстроиться, обнаружив, что электричество не работает, немедленно утешиться, найдя внушительный запас толстых восковых свечей и дрова, аккуратно сложенные под навесом, изощриться над старой вешалкой, стоящей в сенях, изящно задрапировав ее потрепанным плащом-дождевиком, найденным там же. Антон зажег свечи, расставив их по комнате – стало светло и уютно. Совместными усилиями (с третьей попытки, и оба долго кашляли от хлынувшего дыма), была растоплена плита, на которую торжественно водрузили кофейник, и манящий аромат божественного напитка уже сулил усталым путешественникам райские блаженства. Бутерброды, поражая воображение своими размерами, восхищали обилием начинки и вполне могли украсить трапезу какого-нибудь проголодавшегося великана.

Еще одной приятной находкой стал внушительного вида переносной радиоприемник, с запасными аккумуляторами – аллилуйя, с чувством сказал Димка, не выносящий тишины в помещении, и тут же принялся крутить ручку настройки. Приемник хрипел и шуршал, иногда принимаясь выть дурным голосом, и Димка, морщась и вздрагивая от резких звуков, шепотом с ним ругался. Еще немного, и я выгоню их обоих на улицу, под дождь, подумал Антон, уже уставший от какофонии, но тут фортуна сжалилась над всеми, и звучный вкрадчивый баритон наполнил комнату… Ему отвечало легкое, трепетное сопрано, и нежно пели скрипки, и флейты вторили им, и сразу уютнее стало в доме, и… да, а что же это за музыка, знакомое же что-то…

- О, «Дон Жуан», - удовлетворенно кивнул Димка. – Моцарт! Отлично! Как раз то, что надо!

О том, «что надо» в ту или иную минуту, у Димки тоже были какие-то свои представления. Антон и к этому давно уже привык, но неизменно удивлялся таланту друга замечать «особые» моменты; вроде и ничего такого, и словами толком не объяснить, но и вправду – «то, что надо». Мистика какая-то, не иначе!

За окном полыхнуло, и тут же громыхнул гром – будто небеса раскололись. И обрушился неистовый дождь – стена воды встала от земли до неба.

Димка не утерпел, выскочил на крыльцо, и почти тут же вернулся обратно – мокрый, ошалевший, но абсолютно счастливый. Было понятно, что ему все это ужасно нравится: и безумный дождь, и гром, и быстролетные молнии, в резком и остановившемся свете которых видно каждую травинку, и уютный покой дома – с неровным, плывущим светом свечей, с запахами кофе и душистого воска в натопленной комнате. И Моцарт, светлый гений Моцарт, так кстати наполнивший маленький дом завораживающей хрустальной красотой своей музыки.

- Ты знаешь, Антон, а мне всегда было ужасно жаль Дона Жуана, - заявил Димка, устраиваясь за столом с очередной чашкой кофе, - ну в самом деле, не слишком ли суровая расплата за обаяние?

- Ничего себе обаяние, - Антон удивленно хмыкнул, - угробил несчастного командора при попытке соблазнения его дочери, соблазнил невесту на свадьбе, еще раньше тоже кого-то соблазнил… она еще за ним долго потом ходила. Это уже не обаяние, это…

- Вот, - значительно сказал Димка, - именно что «за ним потом ходила». Никак не могла забыть. Был бы он обычным человеком, стала бы она так страдать? А Донна Анна? Такая жажда мести может быть только у женщины, не смирившейся с тем, что ее бросили.

- Скажешь тоже. Он ее отца убил, чем тебе не повод для мести?

- Да ладно тебе. Убил… Это, между прочим, факт недоказанный. Дон Жуан, конечно, не был сторонником легких побед, ему было важно добиваться женщины, но убийство – это уже слишком. Наверняка был просто какой-нибудь дурацкий несчастный случай. В крайнем случае – убийство по неосторожности. Споткнулся старичок Командор, упал и убился. А Дон Жуан просто оказался не в том месте и не в то время. Не повезло, фатально не повезло!

- У тебя прямо какая-то драма получается, - усмехнулся Антон, - причем детективная. Знаешь, Дим, воображение – штука хорошая, но всему должен быть предел, и желательно – разумный.

- Э нет, мой дорогой друг, воображение мое – самая разумная… э-э-э…субстанция в мире! – гордо сказал Димка. - Все очень логично, надо только посмотреть на всю историю с другой стороны и немного шире. Ну, хотя бы глазами Моцарта, - он улыбнулся легко и чуть печально, – для Моцарта Дон Жуан – если и не положительный, то и не отрицательный герой, и понятно, что он своему герою очень сочувствовал… Ведь самые лучшие мелодии свои ему подарил…

Антону, которому история Дона Жуана всегда казалась вполне однозначной, никогда бы не пришло в голову взглянуть на нее с какой-то там другой стороны, и ему стало очень интересно, что скажет Димка – ну или Моцарт – в защиту Дона Жуана.

- Вот смотри, - продолжал тот, - живет, значит, такой интересный парень – Дон Жуан. Наверняка хорошо образованный – дворянин же, блестящий кавалер, мастерски владеет шпагой, широкий круг знакомых. Он смел, скептичен, обаятелен, насмешлив и независим, любит жизнь, и, что вероятнее всего, жизнь отвечает ему взаимностью. И все у него хорошо. Только есть у Дона Жуана одна беда – он мечтатель. Намечтал себе образ возлюбленной и вдруг обнаружил, что не все мечты сбываются. Ну нет, нет такой женщины, которую он хотел бы видеть рядом с собой каждый день – ну или так часто, насколько это возможно. Такой, что будет любить его всей душой, но не станет пенять его этой своей любовью. Которая, радуясь его возвращению, не примется тосковать и маяться дурью в его отсутствие, а займется каким-нибудь полезным делом – ну там, новый кулинарный рецепт освоит, или первую медицинскую помощь оказывать научится. При его modus vivendi – умение весьма полезное, не находишь?

Антон задумчиво кивнул, маленькими глотками отпивая горячий кофе. За стенами вовсю грохотала канонада небесной артиллерии, а из приемника лился бархатный, глубокий голос, мягко-обволакивающий и манящий.

- Серенада Дона Жуана, - пояснил Димка, - очень красивая, правда? – он помолчал, вслушиваясь в мелодию. А она, нежная и изящная, легко плыла по комнате, завораживая странным контрастом с бушующей грозой за окном.

- Ну и вот, - Димка уселся поудобнее, - Дон Жуан искренне мечтает встретить такую женщину, которая будет воплощением женственности, соединив в себе всё, что он любит и ценит в прекрасной половине человечества. И заметь, я говорю не столько про плотское и внешнее, сколько про душевное и внутренне. Этот идеалист никак не хочет признать, что такой женщины, скорее всего, не существует. Дон Жуан ищет свой идеал, и сам не замечает, как вроде бы возвышенное занятие превращается в… не знаю… какую-то повседневную рутину, что ли... ну а количество никак не перерастает в качество. Женщины сменяют одна другую, почти в каждой есть что-то от «той самой, единственной», но ни одна из них – не она. Он разочарован, он чувствует себя … как бы лучше сказать… актером одной роли, которую он обречен играть, похоже, снова и снова, потому что, видите ли, уже имидж такой сложился. Он понимает, что потерял свою свободу, которую так любил и так гордился. Ведь свобода – это… это если знаешь, что можешь выбирать, что делать – или не делать – в тот или иной момент. А у него этой свободы нет. Сомнительная его слава бежит впереди него и не дает возможности жить по-другому. А тут еще этот дурень Лепорелло, его слуга, дотошно ведет учет каждой девицы, не устоявшей перед сокрушительным обаянием нашего благородного Дона. И похоже, он страшно гордится своей сопричастностью к такой выдающейся личности и хвалится этим списком так, будто это не хозяйские, а его личные успехи. Уж сколько раз Дон Жуан проклял тот злосчастный день, когда ему пришло в голову завести этот список: начиналось-то все как шутка, почему-то тогда показавшаяся обоим довольно удачной. Вот и приходится сейчас «соответствовать», с небрежной усмешкой излагая экзальтированным дамам свою, так сказать, философию, придуманную примерно тогда же – он-де слишком хорош, чтобы принадлежать только одной женщине, лишая этой радости всех прочих…

Дождь с шипящим грохотом валился на крышу, барабанил по стеклам, шептал, задыхаясь, множеством голосов, и Антона не покидало ощущение нереальности происходящего – этот дом, буря, ворвавшийся невесть откуда Моцарт, Дон Жуан и его странная судьба… Антон с сожалением посмотрел на опустевший кофейник и приготовился слушать дальше. Ему нравилась эта история. Вдруг сильный порыв ветра ударил в окно так, что рама заходила ходуном. Антон встрепенулся:

- Дим, а ты дверь запер? Ветер-то какой..

- Да запер, запер, - досадливо отмахнулся Димка, - там эта, как ее… щеколда… так, о чем я…да…

Он помолчал, собираясь с мыслями. Неровный колышущийся свет горящих свечей оживил тени, таившиеся в углах, и они, причудливо изгибаясь, танцевали на стенах. Это было красиво, но и немного жутковато, и Антон старался не смотреть в их сторону.

- И в какой-то момент стало дону совсем невмоготу. Годы идут, а ничего не меняется в его жизни. И ему уже все равно, кто с ним в данный момент; он знает, что настанет утро, и он забудет лицо этой женщины, как забыл уже не одну сотню лиц, и это будет его местью за то, что она не оказалась «той самой». А женщины, которых он так легко и пренебрежительно оставляет, платят ему за холодность и равнодушие ненавистью. А он только горько усмехается, оставаясь наедине с собой; что ж, говорит он, ненависть и любовь – это всегда две стороны одной медали… Конечно, не все было так мрачно. Он по-прежнему полагается в жизни только на себя, и за это его любит судьба, позволяя ему, отчаянному, небрежно балансировать на острой грани дозволенного, неизменно удерживая от неосторожного шага вниз. Он знает толк в удовольствиях, а иногда ему удается даже по-настоящему увлечься – во всяком случае, некоторые женские имена и лица остаются в его памяти, и это ему приятно. Но тучи уже сгущаются над ним; слишком часто вслед ему несутся проклятия, слишком много ненависти вызывает одно даже упоминание его имени. А ненависть – страшная сила, и защитой от нее может стать только любовь – сильная и искренняя, и если ее нет, то…, - Димка печально улыбнулся, - в общем, ничего хорошего. И вот удача постепенно оставляет его, и все идет к тому, что трагический финал уже близок…

Он замолчал, прислушиваясь к музыке. Красивые голоса – мужские, женские, складывались в созвучия, и слышалась в них то страсть, то нежность, то отчаяние, и не важно, что пели они на чужом, непонятном языке. Антон вдруг с удивлением понял, что это никак не мешает ему воспринимать оперу. Наверное, язык музыки так понятен потому, что его слышит сердце, подумал он, и сам удивился такой неожиданной для себя мысли. А Димка, вздохнув, продолжил.

- Началось все с Донны Эльвиры. Той самой, что потом за ним ходила, неумолимая, как смена времен года. А ведь сначала она ему даже понравилась. Умна, красива, достаточно независима – ему даже показалось, что он нашел свой идеал. Ну нет, конечно, не совсем идеал, но что-то довольно к нему близкое. Но к несчастью, прекрасная во многих прочих отношениях донна вдруг решила, что должна его спасать. Непременно показать Дону Жуану всю глубину его падения, заставить раскаяться, показать пример праведной жизни и убедить начать жизнь заново. Ей совершенно неважно, чего хочет сам спасаемый, да и хочет ли он вообще быть спасенным. Дону Жуану нужен был добрый друг, а не учитель благочестия, и нет ничего удивительного в том, что в один прекрасный день он, устав слушать о Страшном Суде и о том, какой он грешник, попросту сбежал от благочестивой донны. Да и кто бы не сбежал на его месте…

Гроза все не утихала. Антон с беспокойством посмотрел на хлопающую от сильных порывов ветра створку окна. Надо было бы проверить, надежно ли она заперта, но вставать, нарушая хрупкое очарование момента, не хотелось, а хотелось слушать дальше – и оперу, и Димкину историю.

- Да, - продолжал Димка, - сбежать-то сбежал, но, видимо, вопреки обыкновению, не оставил в душе Эльвиры ненависти к себе. Во всяком случае, она искала его не для того, чтобы покарать, а опять же – для того, чтобы спасти. Вот ведь упорство! И ведь что-то удалось ей с ним сделать… Не знаю, можно ли это назвать пробуждением голоса совести, или просто жизнь его подошла к некоторой критической точке – у психологов она обычно зовется кризисом среднего возраста – но покой он потерял. И пустился во все тяжкие, словно пытаясь доказать – и в первую очередь себе – что его жизнь не так плоха, как его пыталась убедить Донна Эльвира. И вот тут и закончились его игры с судьбой – колесо Фортуны закрутилось в другую сторону.

(окончание в следующем посте)​

 

(окончание)​

Роковой же для него стала встреча с Донной Анной. Если бы он только знал тогда, чем обернется эта интрижка! После гибели Командора – такой нелепой и неожиданной – бешеная ненависть этой неистовой в страстях женщины обрушивается на него. Я думаю, что ненависть сродни яду, отравляющей все вокруг. Анна умудряется заразить этой ненавистью к Дону Жуану не только своего слабовольного жениха Дона Оттавио, но и милую деревенскую простушку Церлину и ее жениха - увальня Мазетто. Да что там Мазетто! Она и праведную Донну Эльвиру, с неутомимостью миссионера следующую за Доном Жуаном, умудряется превратить в Немезиду! Устав от своих неумелых и поэтому абсолютно бесплодных попыток призвать Дона Жуана к покаянию, та, попав под влияние этой фурии – Донны Анны, бессильно соглашается, что лучше тому умереть, чем жить таким грешником. Все, абсолютно все желают ему смерти… и он почти физически ощущает невыносимую тяжесть этой ненависти, и нет ему больше покоя…

Ну и все. Дальше все стало совсем плохо. Он идет уже вразнос, совершая глупость за глупостью. Череда бессмысленных поступков вроде попыток соблазнения служанки и злой шутки над Донной Эльвирой – он заставляет Лепорелло притвориться им, Доном Жуаном, и в его обличии объясниться той в любви – приводит к тому, что даже верный Лепорелло готов оставить своего хозяина, неотвратимо идущего к своей гибели. Он понимает, что Дон Жуан уже перешел грань, отделяющую шалость от безрассудства, и чувствует, как надвигается на его хозяина зловещая тень грядущей беды...

Внезапный сквозняк задул несколько свечей, стоящих на столе, и в комнате сразу стало темнее. Теперь Антон не мог разглядеть Димкино лицо, а видел только его четкий профиль на фоне прямоугольника окна, вспыхивающего мертвым белым светом молний… и глубокие тени, собирающиеся за его спиной – неровные, зыбкие, безмолвные. Антону стало не по себе, и он поспешно зачиркал спичками, прогоняя мрак. И растаяли, исчезли тени, а Димка – вот он весь тут, снова в луче света, сидит и улыбается себе тихонько. Ну и вечер!

- Но Дону Жуану уже не помочь, - продолжал тот. – Даже на кладбище, куда их с Лепорелло занесло волей обстоятельств, он циничен и безрассуден, да и вообще ведет себя вызывающе. И вызов принят – замогильный голос Командора пророчит ему скорую смерть. Злобный старик не может успокоиться и на том свете, и теперь понятно, в кого такой мстительной уродилась Донна Анна. И это ж каким грешником надо было быть при жизни, чтобы, будучи похороненным и отпетым по всем христианским обрядам, умудриться стать призраком? А может, это ненависть, источаемая Донной Анной сотоварищи, подняла его из гроба, вернула в мир живых, напитала силой?

Но Дону Жуану не до размышлений о природе возникновения призраков. Он вообще не способен сейчас размышлять, он просто хочет, чтобы вернулся душевный покой, ушло смятение, и он бы снова мог стать хозяином своей судьбы, как прежде. И Командор – а точнее то, во что он превратился – вдруг становится для Дона Жуана воплощением той разрушительной силы, что привела его на порог гибели. А то, что гибель неминуема, он чувствует. И – приглашает статую на пир. Уж лучше так, лицом к лицу с врагом, и посмотрим, на чьей стороне будет удача!

Резкий порыв ветра вновь заставил задребезжать оконную раму, и, как бы в ответ, послышался странный звук из-за двери, ведущей в коридор. Как будто кто-то хочет войти, подумал Антон. И понял, что ему страшно. Все это – затерянный в лесу дом, грозовая ночь, великая, непостижимая музыка, разговоры о призраках, непонятные звуки – вместе создавало какой-то иной мир, завораживающий своей странной, пугающей красотой.

- И вот пир в разгаре, - Димкин голос вернул Антона к действительности, - прекрасное угощение, самые лучшие музыканты, всеобщее веселье… Дон Жуан вроде бы кажется таким, как прежде – он весел, изящен и насмешлив, подшучивает над Лепорелло, разговаривает с музыкантами, заигрывает с Донной Эльвирой, использующей каждую возможность, чтобы вновь призвать его к покаянию… Но никто, даже Донна Эльвира не видит за его искрящейся веселостью болезненное, лихорадочное возбуждение и не замечает странного выражения его глаз – в них застыло напряженное ожидание неизбежного. Никто не знает, что с того самого момента, когда впервые донесся до них голос Командора, в груди его поселилась странная резкая боль, которая сковывает тело и не позволяет глубоко вздохнуть. И тяжесть, невыносимая тяжесть предчувствия беды не дает покоя…

А несчастная Донна Эльвира упускает свой единственный шанс по-настоящему его спасти. В этот вечер Дон Жуан неожиданно ласков с ней, говорит добрые слова, ведет себя учтиво – как и подобает благородному дону в присутствии дамы. И спрашивает ее – раз за разом спрашивает: «Чего же ты хочешь?»… А она, вместо того, чтобы сказать, что всей душой желает ему счастья, что хотела бы стать ему верным и надежным другом, не ставя никаких условий и ничего не требуя взамен, вновь твердит про покаяние и отречение от грешной жизни. И этот разговор так неуместен для него сейчас, что он снова – можно сказать, по привычке – надевает свою излюбленную маску скептика и циника. И тогда она, Эльвира, набожная и благочестивая, фактически проклинает его, суля скорую гибель. Как это ни странно, но набожные и благочестивые люди часто бывают очень жестоки...

Но Дон Жуан уже не обращает на ее слова внимания. Дело идет к развязке, и он ждет, напряженно вслушиваясь в каждый звук. И вот, наконец – явление. Мстительный призрак восстал из ада, и не надо считать его рукой справедливого возмездия; где это видано, чтобы в роли Судии выступал неупокоенный дух, а голоса, звучащие глухо, из-под земли – а в опере они звучат именно так – принадлежали посланцам Небес? Нет… это просто жадный ад возжелал себе новую жертву, и прислал своих слуг за тем, кого настигла сила проклятий…

И Дон Жуан достойно встречает свою гибель. Он не бежит от призрака, не прячется, не слушает сбивчивые реплики насмерть перепуганного Лепорелло, умоляющего его спасать свою жизнь. Нет, он не станет вымаливать прощения, он привык смотреть в лицо опасностям и полагаться только на себя. Яростная, отчаянная усмешка и гордые слова – только так и надо встречать смертельную опасность! Если б не жгучая боль, раскаленным кинжалом пронзающая его сердце, кто знает, как бы все обернулось… Но ледяное рукопожатие – и темнеет в глазах, боль становится нестерпимой, и весь мир обрушивается на него невыносимой своей тяжестью…

Димка замолчал, переводя дух. Антон, отрешенно глядя на трепещущее пламя свечи, думал о том, что они сейчас, как и Дон Жуан когда-то, оказались на границе двух миров – знакомого и привычного – реального, и чужого, враждебного – иного. Он попытался представить себе эту картину, так живо описанную чудесным сказочником – Димкой, и понять, почувствовать, что же творилось в душе героя, ставшего их неожиданным гостем на сегодняшний, такой странный вечер.

Тем временем музыка, звучащая легко и изящно, вдруг неуловимо изменилась. Голоса зазвучали тревожно и взволнованно, напряжение нарастало. Стремительное движение оркестровых пассажей казалось вихрем, увлекающим героев к неизбежной развязке, и Антону вдруг показалось, что воздух холодеет, словно предвещая появление грозного призрака. Димка, в глазах которого метались отражения язычков пламени свечей, вдруг тоже забеспокоился, нервно оборачиваясь к залитому дождем окну – струи воды причудливо змеились в неверном свете жгучих молний.

- Антон, что-то мне…, - странным севшим голосом начал было Димка, но тут вдруг жуткая, ослепительно белая молния взорвалась совсем рядом, и от оглушительного грома, казалось, застонал весь дом. Окно, не выдержав сильного порыва, с грохотом растворилось, и ветер – влажный, ледяной – ворвался в комнату, злым холодом погасив свечи. И в тот же момент мощно грянул оркестр, и тяжкий низкий бас ударил протяжно и страшно:

- Don Giovanni, a cenar teco, m'invitasti e son venuto!

От следующего порыва ветра дверь, жалобно вскрикнув, распахнулась, и Антон увидел, что и входная дверь тоже отворена. И там, в призрачном свете молний, безмолвно высилась странная, высокая фигура в плаще с капюшоном. Полы плаща медленно колыхались от ветра, так что казалось, что фигура движется, и тени, шевелящиеся у ее основания, зловещими сгустками тьмы подползают все ближе и ближе.

- …siam tutti morti!

Антон услышал, как сзади него судорожно ахнул Димка, кубарем слетевший с тяжелого табурета, как рухнул затем и табурет, почувствовал, как кровь отливает от лица, и противно слабеют колени, а в спину бьет невыносимый, тяжелый бас Командора:

- Ferma un po'! Non si pasce di cibo mortale…

Из открытого окна плеснуло холодным дождем, и Антон, вздрогнув, смог, наконец, оторвать взгляд от ужасной фигуры. Он кинулся закрывать окно, но в темноте наткнулся на табурет и чуть не упал.

- Димка, ты где? Окно, окно закрой!

- А-а-а… что это... такое?

- Parla, parla, ascoltandoti sto!

- Окно, окно!

- Да зажги свечку, ничего же не видно!

- …tu a cenar meco?

- Не могу… укатилась… сейчас… ох!..

- A torto di viltate, tacciato mai saro!

- Да это вешалка, я понял, вешалка это!

- Riso-o-olvi!

- Да что ж это такое, Господи… спички где?..

- Eccola!... Oime!

… И вихрились смятенные пассажи оркестра, и метались взволнованные и страстные реплики Дона Жуана и Лепорелло… И плыл над всеми бездушный тяжелый голос адской статуи, а молнии и гром, будто вписанные в партитуру, бушевали, повинуясь жесту невидимого Дирижера…


- … и Дон Жуан, ироничный скептик и отчаянный мечтатель, ушел во тьму – и в вечность…, - Димкин голос звучал немного торжественно и чуть-чуть печально, - и хотя те, кто желал ему гибели, торжествовали, имена их остались в памяти только благодаря Дону Жуану. И до конца своей жизни существовали они в отголоске его славы, и не могли забыть его такую обаятельную, чуть насмешливую улыбку…

Антон удивленно посмотрел на Димку. Он почему-то пропустил момент, когда Димка вновь начал рассказывать свою странную, но такую достоверную историю, и мелькнула у него безумная мысль – а не приснилось ли ему вся эта сюрреалистическая сцена, которую он помнил до мельчайших подробностей? Да нет, непохоже. На столе заметны лужицы воска, выплеснувшиеся из упавших свечек, да и табурет стоит косо, и окно крепко заперто и не стучит от ветра. И Димка бледный немного – перепугался, бедняга. Но улыбается, и это значит, что с ним все в порядке. Ладно, подумал Антон, это неважно. Некоторые чудеса совсем не жаждут быть объясненными, и это их право. Он вновь глянул на Димку, и ему показалось, что в его глазах мелькнуло странное выражение: как будто он прекрасно понимает – нет, не понимает, а знает – о чем сейчас думает Антон, и полностью с ним согласен. Вот и хорошо, успокоился Антон, значит, все правильно. Обычный чудесный вечер, и что тут такого?

- Смотри, гроза закончилась, – тихо сказал Димка, - и радио больше ничего не ловит, жаль.

- Может, оно только в грозу и работает? – предположил Антон, и Димка не преминул съехидничать в адрес неизвестного, но определенно безумного конструктора этого странного устройства.

Потом они вместе, вооружившись фонариками, пошли и убрали инфернальную вешалку. Димка безжалостно вынес ее, старую и жалкую, на улицу, и они еще немного постояли на крыльце, с удовольствием вдыхая свежий, острый и вкусный после грозы воздух.

- Слушай, Антон, а ты не смотрел, электричество можно наладить? Я глянул, вроде можно…

- Можно. Завтра наладим.

- Это хорошо, - оживился Димка, - я тогда завтра тебе про Гамлета расскажу. Ну, как я все это вижу. Там, по-моему, такая история, это с ума сойти! Призраки, месть, убийства – сплошной кошмар! Только я без света боюсь… э-э-э… то есть, не хочу рассказывать, если без света, - он смущенно улыбнулся.

Они еще постояли немного, глядя, как на небе, уже свободном от туч, алмазно лучатся яркие звезды и пошли спать. Шум ветра в вершинах вековых сосен немного напоминал шум морского прибоя, и Антон, засыпая, опять подумал, что этот дом – самое нереальное место на свете, и как же хорошо, что…

Он заснул, и во сне, сотканном из завораживающей красоты хрустальных переливов музыки Моцарта, являлся ему Дон Жуан… Блестящий кавалер, ироничный скептик и отчаянный мечтатель, вновь дразнящий судьбу обаятельной, чуть насмешливой улыбкой…

 

Спасибо вам!
Этот рассказ я на "старом" ФПК в Литературном конкурсе выкладывала. А недавно побывала в Большом театре на премьере "Дон Жуана", и это было прекрасно - и постановка, и сценография, и исполнение. Вот и вспомнила про этот рассказ и осмелилась здесь его выложить.

 

aluza , спасибо!
К этому рассказу я все время хочу добавить: "Основано на реальных событиях", или "Никогда не слушайте "Дона Жуана" в грозу". Я как-то однажды рискнула... И когда и первый, и второй "удары" оркестра в сцене явления Командора точно совпали с двумя идущими подряд ударами грома, а от порыва ветра распахнулось окно, сметя с подоконника горшки с ни в чем неповинной геранью, то, знаете, это было весьма острое ощущение... Ни разу в жизни так не пугалась!

А что касается трактовки образа... Меня всегда волновал какой-то смысловой разрыв между образом героя, созданного музыкой Моцарта, и привычным его толкованием. Не могла согласиться - до тех пор, пока не увидела Саймона Кинлисайда в этой роли - как раз в той постановке, фрагменты которой "привязала" к рассказу. Его Дон Жуан - воплощение обаяния и отваги. И тут-то у меня все и сложилось...

 

Время чудес​

Самым любимым праздником у Сережи всегда был Новый Год. Когда он был совсем маленьким, то праздник для него начинался только тогда, когда дома ставили елку, но сейчас, в свои почти девять лет, он видел, что Новый Год наступает постепенно; еще середина декабря, а стоит только выйти на улицу, как сразу становится понятно – скоро Праздник! Уже переливаются разноцветными новогодними огоньками витрины, высокие, нарядные елки гордо расправляют свои пышные ветки на городских площадях, а праздничные, яркие огни иллюминации каждый вечер превращают знакомые улицы и дома в сказочные и необычные, как будто пришедшие из книги с волшебными историями. Да и днем все было красиво – зима окутала пушистыми снежными шубами все деревья в парке, и они стояли тихо-тихо, как будто пригрелись и заснули.

А когда папа приносил домой елку, и дом наполнялся запахом хвои и свежестью зимнего леса, с антресолей доставался старый, еще прабабушкин, сундучок с елочными игрушками. Елку украшали все вместе: вешали блестящие шарики, хрупкие стеклянные спирали, серебристые, будто в инее, шишки и изящные звездочки-снежинки, а Сережа все ждал, когда же, наконец, папа водрузит на верхушку красивую восьмиконечную звезду. Такой звезды Сережа больше ни у кого на елке не видел: папа рассказывал, что ей еще прабабушка украшала елку для его бабушки. Сереже эта звезда казалась до невозможности красивой, и он всякий раз невольно задерживал дыхание, когда папа осторожно вынимал ее из коробки с ватой и укреплял на макушке. Огоньки гирлянды весело подмигивали разноцветьем, и в дом приходил Праздник…

А еще в Новый Год всегда случались чудеса. Еще когда Сережа был маленьким, мама рассказала ему про Деда Мороза, который живет далеко-далеко, на Севере. У Деда Мороза есть чудесные сани, на которых он летает по всему свету, и под наряженными елками, словно по волшебству, появляются подарки. Еще Сережа знал, что Деду Морозу можно написать письмо, рассказать, как провел этот год, и что хотел бы получить в подарок в этом году. Когда Сережа был маленьким и не умел еще писать письма, он вместе с мамой рисовал для Дедушки Мороза красивую картинку, и видимо, Дедушке она нравилась, так как под елкой Сережу всегда ждали замечательные подарки. Раньше это были игрушки, конфеты и другие сласти, и это было правильно – что же еще можно подарить маленькому. А вот когда Сережа пошел в школу, то Дед Мороз стал относиться к нему, как к взрослому, и подарки были уже другие – коньки, клюшка, набор красок, билеты на хоккей, интересные книги и еще много всего занимательного и полезного. Ну а на прошлый Новый Год, за несколько дней до праздника, Сережа уже сам писал Деду Морозу свое первое письмо.

Очень ему хотелось тогда вертолет, который можно запускать в парке, заставляя облетать деревья, прудик и отрабатывать взлет и посадку в точно заданных местах. Слово «вертолет» было очень трудным, в школе они такого еще не проходили, и поэтому он нашел это слово в толстом словаре и аккуратно списал – большими, заглавными буквами, чтобы Деду Морозу было сразу видно, как сильно ему нужен именно вертолет, и ничего другого. Мама помогла Сереже сделать конверт из плотной синей бумаги и налепить на него блестящие звездочки и снежинки, так что он стал похож на кусочек ночного зимнего неба. Сережа сам вложил письмо и заклеил конверт, а потом они с папой вместе ходили на почту, и Сережа отдал его толстой тетеньке с добрым лицом. Тетенька похвалила Сережу за то, что конверт такой красивый, и положила письмо в отдельный почтовый ящик с нарисованной на нем новогодней елкой. И – сработало! Коробка с вертолетом чудесным образом появилась наутро после новогодней ночи, и Сережа точно знал, что никто, кроме Деда Мороза, не мог ее там оставить – ведь он проснулся раньше всех в то утро, мама и папа еще спали – а коробка-то уже была под елкой! Ну разве это не чудо? Потом, конечно, были под елкой и другие подарки, большие и маленькие, но это потому, что Дед Мороз очень добрый, и подарков у него много.

И вот сейчас Сережа просто дождаться не мог, когда же придет время писать письмо. Он точно знал, какой подарок ему хочется больше всего; в одном магазине, среди бесконечных полок с пластилином, альбомами, тетрадками, карандашами и линейками Сережа увидел самый замечательный конструктор, который только может быть на свете. Это был не обычный конструктор, состоящий из холодных железок или разноцветных пластмассовых кусочков, и который есть почти у каждого мальчишки в его классе, а нечто совершенно удивительное. В большом коробе ровными рядами лежали… глиняные кирпичики, совсем как настоящие, только маленькие – не больше обычного ластика. К этому чуду прилагался специальный клей для скрепления кирпичиков между собой и книжка, на каждой странице которой было нарисовано что-то, что можно сложить из этих кирпичиков – разные необычные дома, отдельные башни, и даже целый замок с крепостными стенами, балкончиками и сторожевыми башенками по углам. Сережа тут же размечтался, как они с папой могли бы строить этот чудесный замок, аккуратно и осторожно, выкладывая из маленьких, теплеющих в руке кирпичиков сложные каменные узоры. Конструктор был довольно дорогой, а дорогие подарки Сережа получал только на день рождения, но в этом году его день рождения уже прошел, а ждать следующего было невыносимо долго. Так что вся надежда была только на Деда Мороза и его всемогущество.

Наконец-то наступил день, когда уже можно писать письмо Деду Морозу. С маминой помощью из красивой бархатной бумаги сотворили конверт, украсив его разноцветными блестками. Не было никаких сомнений, что Деду Морозу будет приятно получить такое красивое письмо.

Довольный, Сережа засобирался на улицу – письмо он напишет вечером, а сейчас уж больно хотелось ему покататься с горки, которую только вчера залили в парке. Одеваясь, он услышал голоса на кухне и понял, что к маме в гости зашла соседка тетя Лена. Их семьи были дружны. Сын тети Лены, Ромка, приходил к Сереже, и они часами играли в железную дорогу. Ромкин папа, дядя Дима, был самым лучшим другом Сережиного папы. Он часто брал обоих ребят и устраивал им что-то вроде пикника в парке. Дядя Дима умел рассказывать интересные истории почти обо всем, что попадалось им на глаза, и Сережка никак не мог понять, то ли это правда, то ли он вот только сейчас их придумал. А тетя Лена всегда нравилась Сереже. Она была почти такая же добрая, как мама, и почти такая же красивая. А еще Сереже нравилось, как она смеется – как будто где-то звенели хрустальные колокольчики. Но… все это было раньше, а теперь тетя Лена словно забыла, что такое – смеяться, и на ее глазах почти все время слезы… Вот и сейчас: из-за неплотно прикрытой двери до Сережи донеслись такие звуки, которые бывают, когда пытаешься не плакать, но никак не получается. А мамин голос негромко говорил что-то ласковое, утешая. Сережке стало немного не по себе, он тихонько снял со стены санки и выскользнул за дверь.

На улице было хорошо; после вчерашней метели снег лежал пышным, почти воздушным покрывалом, искрясь на солнце так, что глаза сами собой жмурились, легкий мороз румянил щеки прохожих, а под ногами весело поскрипывало. Но Сереже было не до этого. Он знал, почему плачет тетя Лена, и очень расстраивался, что никто не может ей помочь.

Дело в том, что два месяца назад с дядей Димой случилась беда. Сережа знал, что он врач, но врач не обычный, который сидит в своем кабинете в поликлинике, а какой-то особенный. Если где-то случается какое-то бедствие (Сережа не совсем понимал, что такое – бедствие, но решил для себя, что это что-то ужасно плохое, которое всегда случается неожиданно), то туда вылетает самолет именно с такими врачами, как дядя Дима. Они помогают там, где нет ни поликлиник, ни больниц, и лечат всех, кому нужна помощь, не обращая внимания, хороший это человек или плохой. И вот однажды в какой-то далекой жаркой стране случилось бедствие, и дядя Дима, как всегда, полетел на помощь. Но когда он лечил раненых, на их лагерь напали, и всех врачей взяли в плен. Сережа не понимал, как это – взяли в плен? Как это можно – в плен? В плен же берут солдат на войне, а дядя Дима не воевал, он лечил и помогал, как можно его – в плен? Но так случилось, и вот до сих пор никто не может сказать, что с ним, и где его искать. И время шло, ничего не менялось, а тетя Лена даже улыбаться разучилась. Да и Ромка был всегда скучный, и даже совсем не обрадовался, когда Сережа отдал ему самую красивую из своих игрушечных машинок, а ведь раньше глаз с нее не сводил, уж так нравилась.

А вокруг уже все дышало праздником. Веселые люди несли домой пышные елки, на углу забавный дядька в смешной красной шапочке с помпоном бойко торговал яркими, душистыми мандаринами, и даже автобусы, важно проезжающие по дороге, были изнутри украшены разноцветными гирляндами.

Сережа шел все медленнее и медленнее, кататься с горки ему уже расхотелось. Он думал о том, какой грустный Новый Год будет у Ромки. Сережа попытался представить, каково это – оказаться без папы? А кто же тогда объяснит, почему машина едет, кто научит собирать модели самолетов, с кем еще можно построить настоящий индейский вигвам и играть в индейцев и ковбоев? Сережа совсем расстроился. Про горку не хотелось даже думать, и он так же медленно повернул обратно к дому. Ему почему-то ужасно захотелось поскорее домой, к маме и папе, обнять, прижаться, как когда он был еще маленький… Было очень грустно, и совсем-совсем не празднично у него на душе…

Он шел по аллее парка, задумавшись и почти не глядя по сторонам, как вдруг что-то очень большое, но мягкое, теплое и мохнатое, налетело на него сзади, повалило в снег и горячо задышало в ухо. Сережа даже не успел испугаться, как чья-то сильная рука уже выдернула его из сугроба и снова поставила на ноги. Разлепив запорошенные снегом глаза, Сережа увидел большую лохматую собаку, которая, наклонив голову, дружелюбно смотрела на Сережу и, кажется, даже улыбалась. Рядом с ней стоял человек в длинном пальто и тоже смотрел на Сережу – с интересом в веселых глазах, слегка улыбаясь краешками губ.

- Не сердись на него, он хоть и большой, но еще щенок. Ты ему понравился, и он просто хотел с тобой поиграть, - чуть извиняющимся тоном сказал незнакомец, - надеюсь, ты не очень испугался.

Сереже очень понравился веселый щенок, и он, конечно же, ни чуточки не сердился на него. Он помотал головой – нет, не испугался – повернулся, и хотел было идти дальше, но вдруг услышал за спиной негромкий, но удивительно ясный голос:

- Если бы ты только знал, как много чудес не совершается только потому, что люди не верят в то, что могут их творить, ты никогда бы не упустил возможность стать волшебником для кого-то, кому это очень нужно… Время чудес уже началось, мой мальчик…

Сережа замер и медленно оглянулся… На тропинке никого не было… Лишь легкий порыв ветра налетел, стряхнув на лицо несколько снежинок…

Уже стемнело, когда Сережа пришел домой. Он сразу же ушел к себе в комнату, сел за стол и взял приготовленный для письма лист бумаги – плотный, гладкий, голубоватого цвета, очень красивый. Ну подумать только, как же все просто! И почему он сразу не додумался до этого? Сережа взял самую свою любимую ручку и аккуратно вывел на листе бумаги первое слово письма…

К тому времени, как папа пришел с работы, Сережа уже закончил письмо, и они тут же пошли на почту. Толстая тетенька улыбнулась Сереже и взяла у него конверт, а потом еще подарила ему веселый рыжий мандарин. На душе у мальчика было удивительно легко и хорошо, просто чудо какое-то!

Утомленный переживаниями этого долгого дня, Сережа быстро заснул. Сон его был легок и чист, счастлив и спокоен. А в теплом полумраке родительской спальни сидели совершенно растерянные мама и папа. Папа задумчиво вертел в руках красивый конверт из бархатной бумаги, а мама в бессчетный раз перечитывала строки письма, старательно выведенные нежной детской рукой, трогательно корявым почерком: «Дорогой Дедушка Мороз! Я знаю, что ты можешь все. Пожалуйста, сделай так, чтобы Ромин папа нашелся и вернулся, потому что нельзя, чтобы без папы. И пусть тетя Лена снова смеется. А мне ничего не надо, у меня все есть. А еще я хорошо учусь в школе и всегда слушаюсь маму и папу».

- Надо будет подарить ему что-нибудь очень хорошее, - решительно сказал папа. Что-нибудь такое, о чем он может только мечтать. Какой у нас замечательный сын, правда? Самый лучший, какой только может быть. А сейчас давай спать, ведь утро вечера мудренее. Вдруг мне во сне приснится, какой подарок хочет мой сын?

… и сыпучим снегом шелестела за окном метель, заглядывала в окна, шептала невнятные слова, навевала дрему…

Весь следующий день прошел в веселой предпраздничной суете. Сережа, переполняемый своей сокровенной тайной, томился от невозможности высказаться, и поэтому кидался помогать каждому делу. Он старательно прибрался в своей комнате, разложив все игрушки в идеальном порядке, помог папе выбить ковры на снегу во дворе, полил все цветы в доме и аккуратно расставил книги на полке. Вконец измученный этими трудовыми подвигами, он заснул на диване в гостиной – в чем был, одетый, крепко сжимая в руках любимую плюшевую собачку, которая была его верным другом с того времени, как Сережа еще только научился ходить. Он заснул так крепко, что не почувствовал, как сильные руки отца бережно перенесли его на кровать, а нежные мамины раздели и заботливо укутали одеялом. Не проснулся он даже и тогда, когда в ночи вдруг зазвенел дверной звонок, и дом наполнился радостными вскриками, вздохами, восклицаниями и смехом. И не видел, как тетя Лена, не пряча заплаканных и счастливых глаз, рассказывала, как ей только что позвонили и сообщили: те люди, что взяли в плен дядю Диму и его товарищей, отпустили их на свободу, ничего не попросив взамен. И что с ним все в порядке, и не пройдет и недели, как дядя Дима вернется домой. Не слышал Сережа и того, как тетя Лена несколько раз повторила – это же чудо, чудо! – только сон его стал глубже и теплее. И был там большой лохматый пес, который улыбался и приглашал Сережу поиграть вместе, и его хозяин, который, слегка улыбаясь краешками губ, все также стоял рядом с псом, с интересом глядя на Сережку веселыми глазами...

И потом мама и папа еще долго сидели на кухне, пили чай и думали о том, что чудеса все-таки случаются, и есть нечто такое, что не надо пытаться объяснить разумом, а только быть благодарным за то, что чудо – есть…

А наутро папа проснулся с радостным и легким чувством; он вдруг точно понял, какой подарок их самый лучший в мире сын должен найти на Новый год под елкой. Недавно ему по работе пришлось зайти в магазин, где продавались разные канцелярские принадлежности, и там он увидел очень необычный конструктор. Не такой, какой есть у каждого мальчишки, состоящий из уродливых железяк и пластмассы кошмарных цветов, а настоящий набор начинающего архитектора – маленькие глиняные кирпичи, специальный состав для скрепления и подробная инструкция с чертежами. Судя по ним, выложить из кирпичей можно было все, начиная от маленького домика-подсвечника до шикарного средневекового замка – с крепостными стенами и сторожевыми башнями. Стоил он недешево, но это было совсем не важно. Папа ни минуты не сомневался в том, что этот конструктор – именно то, что надо. И сразу после работы папа немедленно отправился в магазин.

«Будем теперь с Сережкой строить замок», - тихонько улыбаясь сам себе, думал папа, укладывая большую и тяжелую коробку с конструктором в багажник автомобиля. Он представлял себе счастливые глаза сына, и тепло становилось у него на сердце, и радостно было от того, что скоро уже настанет волшебная новогодняя ночь. И что главное и самое важное чудо в его жизни – это его семья, которая и в эту ночь, и всегда, будет рядом.

… а с неба тихо сеялся снежок, нежно-серебристый в свете фонарей, и яркие огоньки весело подмигивали отовсюду. Новый Год, чудесный и волшебный праздник, был уже совсем-совсем близко…

 

L_Lada , пока не знаю, что там дальше в этом большом объёме ( да и с фанфиками мало знакома ...), но тут надо продюсера и снимать фильм !!!
Настолько красочно описываются события, даже детали - захватывающи ! Жду продолжения !

 

"Матерь Котья "(с)), какие перипетии !)
Чувствую, нас ждут несколько чудесных литературных вечеров !...